– Давно на Абвер работаешь? Чем они тебя купили, мразь? Какими деньгами? Ведь они твою нацию под корень извести хотят – то ли на остров Мадагаскар сослать, то ли попросту перерезать!

Лишь когда рыжий вдруг заговорил по-немецки, на самом что ни на есть рафинированном хохдойче, Егор поверил, что это и есть Вассер.

– Ошибаетесь, герр генерал, – сказал арестованный. – У нас в Абвере национал-социалистические глупости не в моде. Мы профессионалы и служим Германии, а не ее временным правителям.

– Ах вот как, – перешел на немецкий и шеф. – «У нас в Абвере». Стало быть, вы никакой не Коган, вы подкидыш. Отличный камуфляж, Вассер. И легенда первоклассная. Вы в самом деле профессионалы. Только служите вы все-таки не Германии, а своему сумасшедшему Фюреру. Однако про идеологию мы как-нибудь после подискутируем. А сейчас у меня только один вопрос: когда начало войны? Какого числа?

Вассер слегка поморщился.

– Послушайте, генерал. Вам повезло, что вы меня взяли. Полагаю, по чистой случайности. Меня подвела аккуратность. Решил перед уходом концы зачистить. Глупышка Ираидочка так и не поняла, на кого она работала. Думала, выполняет особо секретное задание по радиоигре с захваченным немецким радистом. Противная была девчонка, но расторопная. И на всё готовая ради карьеры и кое-чего другого. – Он криво улыбнулся, философски пожал плечами. – Но всё это несущественно. Не лезьте, генерал, в большую политику. Доложите о моем аресте Наркому. Разговаривать я буду только с ним.

– Разговаривать будешь со мной и сейчас, – отрезал старший майор по-русски. – Повторяю вопрос: какого числа?

– Ich kann Ihnen nur meinen Dienstgrad sagen, – сухо отчеканил Вассер. – Korvettenkapitan, Abwehr-1. Schluss damit! [13]

– Sie sind hier kein Kriegsgefangener, sondern ein Spion. Und ein Mцrder noch dazu. Es sollte Ihnen klar sein, dass ich Sie nicht mit Samthandschuhen anfassen werde. [14] – Последнюю фразу Октябрьский произнес с особым нажимом. – Ишь, Гаагскую конвенцию вспомнил.

Абверовец оценивающе посмотрел на него и, кажется, понял, что имеется в виду.

– Да пошел ты, – вполголоса пробормотал он. – Говорить буду только с Наркомом.

Прикрыл веки, и лицо стало неподвижное, будто мертвое.

Крепкий орешек, ничего не скажешь.

И сделалось тут Егору стыдно, что он дуру-девку, немецкую подстилку, принимал за матерого агента. У двери, перед тем как грянули выстрелы, она крикнула «милый». И в подвале тогда говорила, что для нее существует только один мужчина. Теперь ясно, как Вассер ее завербовал. Что ж, мужик видный, одна ямочка на подбородке чего стоит.

Поведение Петракович тоже окончательно прояснилось. В подвале она избегала разговоров, потому что ей Коган так велел. Только ошибается он насчет ее мотивов. Не ради карьеры служила ему Ираида Петракович. Наверное, к концу уже догадывалась, что дело нечисто – чего стоил один приказ убить «радиста» и сжечь труп. Ничего, не дрогнула. Когда же ее арестовали и она поняла, в какую историю вляпалась, думала только об одном: не про Родину, а как бы не заложить своего хахаля. Что он шпион, ей было наплевать. Не Спецлаборатории она испугалась, а того, что группа поедет к ней на квартиру и Вассер угодит в засаду. Знала, что он придет в два. Вот и решила его предупредить, любой ценой. Все-таки влюбленная баба – это особая статья. Теперь, задним числом, Егору эту змеюку Петракович даже стало жалко. Она за любовника жизни не пожалела, а он к ней явился, чтобы «концы зачистить». И ведь зачистил…

Пока арестованного шмонали, шеф с Егором вышли в коридор перекурить.

– Этого на испуг не возьмешь, – сказал Октябрьский. – Не будем попусту сотрясать воздух.

– Может, пускай его правда Нарком допросит? Если Вассер готов с ним говорить, а?

– Нет Наркома, – покачал головой Октябрьский. – Сказали, срочно вылетел в штабы западных округов. Когда вернется, неизвестно. Мне приказано заниматься текущей работой. Вот я и занимаюсь. И доведу ее до конца, будьте уверены. Ничего, Егорка, через час Вассер у нас соловушкой запоет.

У Дорина внутри ёкнуло, но он постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, по-профессиональному:

– Глаза или яйца?

– Физметоды в данном конкретном случае не помогут. Экземпляр исключительной твердости. Если б не твоя боксерская реакция, он бы проглотил яд, это точно. Сейчас закончат обыск – повезем в Варсонофьевский. Поглядишь, какими щипцами раскалывают крепкие орехи.

Лейтенант солидно кивнул, а у самого на сердце кошки заскребли.

Однако ничего ужасного в Спецлаборатории пока не происходило.

Начальник оказался человеком интеллигентным, прямо доктор Айболит. Арестованного именовал «пациентом», старшего майора «батенькой», Егора «молодым человеком».

Когда охранники пристегивали Вассера к креслу, он был напряжен, но спокоен. Головой шевелить уже не мог, но следил глазами за действиями человека в белом халате.

Вот доктор достал из ящичка шприц, иголка брызнула тоненькой струйкой. Егор в этом ничего особенно зловещего не усмотрел – ожидал чего-нибудь пострашнее, но Вассер вдруг зарычал, заскрипел зубами и рванулся из кресла так яростно, что ремешок, стягивавший ему грудь, лопнул.

Охранники были тут как тут. Навалились, прижали, порванный ремень заменили двойным. Немец, как мог, мешал врачу сделать инъекцию – выворачивал запястье, дергался, но Грайворонский свое дело знал: обмотал руку «пациента» резиновым жгутом и попал в вену с первой же попытки.

Тут Вассер сразу угомонился. Уставился в потолок, беззвучно зашевелил губами, будто молился или что-то себе внушал.

Егор смотрел во все глаза. Предполагал, что шпион сейчас завизжит от невыносимой боли, тогда-то и начнется допрос.

Вышло совсем наоборот. Вместо того чтоб закричать, Вассер вдруг обмяк, опустил ресницы, изо рта повисла нитка слюны.

– Что вы ему вкололи? – спросил Октябрьский. – Это не похоже на «КС», хлор… как там его?

– Хлорал-скополамин. Для поставленной вами задачи он не годится. – Доктор наклонился, приподнял шпиону веко. – Надо немного подождать… Если я правильно понял, вам нужны от пациента откровенные показания неодносложного типа. «КС» же слишком сильно подавляет волю. Функции коры головного мозга настолько затормаживаются, что человек способен отвечать лишь «да» или «нет». Поэтому я применил нашу новую разработку, препарат «Кола-С», решающий проблему откровенности более радикальным образом.

– «Кола-С»?

– Да. Это соединение фенамин-бензедринового типа. Если объяснять упрощенно, его действие прямо противоположно эффекту хлорал-скополамина. Мы не притормаживаем, а, наоборот, искусственно перевозбуждаем кору мозга. В результате пациент впадает в эйфорию и ажитацию, им овладевает безудержная разговорчивость. В этом состоянии он органически неспособен на ложь. Ваше дело – поворачивать беседу в интересующее вас русло и правильно формулировать вопросы. Единственная опасность – он может вас, что называется, заболтать, слишком углубиться в тему. Будьте с этим осторожней, вовремя обрывайте. Видите ли, сеанс откровенности до такой степени истощает мозг, что может продолжаться 15, максимум 25 минут – у самых выносливых. Затем пациент теряет сознание, и следующий сеанс возможен не ранее чем через 30–36 часов.

– Ничего, – уверенно сказал старший майор. – Для первой беседы и пятнадцати минут хватит. Один вопрос – один ответ. Остальное может подождать. Ну что, не пора?

Грайворонский снова оттянул арестанту веко.

– Вот теперь можно.

И как хлестнет скованного по щеке – Дорин от неожиданности даже вздрогнул.

Вассер беспокойно пошевелился, захлопал глазами. Они у него теперь были не голубыми, а черными. Егор не сразу понял, что это так расширились зрачки.

– Ну беседуйте, беседуйте, – благодушно покивал старшему майору доктор. – А я пойду, не стану мешать.